Четыре голубки - Страница 70

Она побрела в сад, потом спустилась к реке, на своё любимое место, но вода спала, от грязи пахло гнилью и сыростью, а Леды и трёх её друзей не было. Морвенна бросила крошки хлеба и печенья на берег, откуда лебеди смогут их подобрать, когда вернутся, если водяные курочки и другие птицы не сделают этого раньше. В этом месте ей когда-то хотелось утопиться, задохнуться в грязи, чтобы избежать супружеской жизни. Она ещё не отказалась от этих мыслей, но недавно полученное письмо от Джеффри Чарльза, пусть и не дало надежду, но всё же придало ей новые силы.

Что касается Ровеллы, Морвенна ценила и её общество, и помощь, но ежедневно общаясь в доме, они почти не говорили по душам, как сёстры. Морвенна знала, что если бы на ее месте была Гарланда, они бы постоянно тепло и непринуждённо шептались, поддерживая друг друга каждый день. Что бы ни происходило, Ровелла всегда была сама по себе, разговаривала сухо и прохладно и смотрела на всё критически. Она охотно помогала, но общение с ней никогда не было душевным. Возможно, в её характере чего-то недоставало.

Оззи Уитворт, который сидел в своём кабинете, сочиняя очередное письмо Конану Годольфину о всё ещё вакантном приходе Сола и Грамблера, мог бы дать своей жене любопытные дополнительные пояснения о характере Ровеллы Чайновет. Более того, в этот момент он был совершенно не способен сконцентрироваться на письме, он ждал, он хотел услышать шаги Ровеллы. Её шаги.

Всё это его очень беспокоило. Он не слишком усердно молился — разумеется, кроме публичных молитв, которые предписывались саном. В душе он молился немного, но относительно сестры своей супруги он несколько раз просил у Господа помощи и указаний. Но ничего не получил.

Временами он думал о том, что с ним далеко не всё в порядке, как, например, сейчас, когда он чувствовал присутствие этой девушки, прислушиваясь к её шагам. Это происходило довольно часто, и ни одна женщина прежде не вызывала в нём таких чувств, даже жена, которую он так хотел перед свадьбой. Когда Ровелла была дома, он как будто слышал её дыхание. Возможно, поскольку он знал, что происходит, когда она так дышит, он и не мог выбросить этого из головы. Временами случались очень неловкие моменты, когда её образ проплывал перед глазами, заставляя его запинаться, сбивая с толку.

Она бродила по дому в узких и длинных, плохо сшитых платьях, и Оззи представлял контуры ее тела под этой плохо скрывающей их материей. И конечно же, ее ступни в своих руках, чудесно прохладные и тонкие, такую нежную кожу, хрупкие косточки, обворожительно хрупкие. В доме Ровелла вела себя безупречно. Ни единым движением лукавых, глубоко посаженных глаз не выдавала на публике то, что случилось между ними предыдущей ночью.

Иногда Оззи задумывался, а не ведьма ли она, посланная в этот мир специально, чтобы вселять в него зло, пусть она еще и ребенок. Потому что она знала о соблазнении мужчин больше, чем его первая или вторая жена могли бы вообразить. Казалось, она знала даже больше женщин легкого поведения в Оксфорде или тех, что промышляют на набережной их городка. Конечно, она была куда свежее и на редкость соблазнительной. Ее поведение в постели, когда Оззи неловко пытался ее раздеть, было вызывающим. Она плевалась, изгибала тело как кошка, предлагала свои изумительные груди, а потом отказывала, кусалась, ухмылялась и хмурилась, а когда наконец он набрасывался на нее, вся предыдущая игра становилась частью процесса, и Оззи чувствовал то, чего никогда не ощущал прежде.

Это было восхитительно и кошмарно, и обычно он ненавидел Ровеллу. Больше всего его возмущало, как низко он пал. Он опустился на уровень пятнадцатилетнего мальчишки, умоляющего, спорящего, обманутого. А потом, в самый чувствительный момент, она вдруг называла его викарием, словно издевалась, бросала вызов, подвергала сомнению его достоинство.

Но иногда Оззи казалось, что он ее любит. Несмотря на заурядную внешность, Ровелла обладала потрясающим обаянием, и иногда, после бурной страсти она поглаживала его брови, будто пытаясь восстановить его самооценку. Ни одна женщина не поглаживала Оззи по бровям, и ему это нравилось. Разумеется, прежде он всегда относился к женщинам, как к существам, созданным лишь для того, чтобы доставлять удовольствие. Он никогда раньше не видел, чтобы женщина сама получала от этого удовольствие, и потому подозревал, что под маской котенка прячется тигрица. В этом было что-то противоестественное. И в приступах морального раскаяния Оззи понимал, что она — само воплощение зла. В Библии, по которой он читал проповеди каждую неделю, достаточно примеров подобных женщин. Там еще больше примеров зла в мужчинах, но об этом он старался не думать.

Он также осознавал, пусть даже не осознавала этого Ровелла, какая ловушка его поджидает, если он не разорвет эту связь. Отношения начались частично по причине отсутствия нормальных отношений с женой. Если у него осталось хоть какое-то здравомыслие, необходимо придумать предлог и отослать Ровеллу домой. Теперь, когда Морвенна поправилась, он всё больше рисковал, что всё раскроется, и не говоря уже о прочих последствиях, ему была отвратительна мысль, что жена обретет моральный предлог для того, чтобы ему отказывать. Даже если этого не случится, всегда остается риск, что об этом пронюхает прислуга и по приходу разлетятся слухи. Пока место в Соле под вопросом, лучше избежать подобного. Но вопреки всем разумным и осмотрительным доводам, кое-что перевешивало всё остальное: Ровелла. Таких, как она, больше не найти. Таких никогда прежде не было и больше не будет.