Четыре голубки - Страница 45

В этот день также исполнился ровно месяц Джону Конану Осборну Уитворту.

Ребенок чувствовал себя прекрасно, но его матери всё еще нездоровилось. Она смогла присутствовать на крестинах и каждый день около трех часов проводила на ногах, но была бледна и апатична, не могла кормить ребенка, а ее прежняя привлекательность исчезла. Доктор Бенна заявил, что она страдает от возбудимости кровеносных сосудов матки, и регулярно пускал ей кровь. Он предупредил Осборна, что инфекция может распространиться на всю тазовую область, и чтобы это предотвратить, каждое утро Морвенну на два часа заворачивали в одеяла, намоченные в теплом уксусе. Няне, которую они нашли для Джона Конана, велели втирать в бедра и бока Морвенны ртутную мазь. Но лечение пока не помогало.

Пятница выдалась довольно дождливой, и после ужина Осборн писал у себя в кабинете заметки для проповеди, оставив дверь слегка приоткрытой (по его мнению, если слуги понимают, что хозяин может посматривать одним глазком, то не будут отлынивать), как вдруг услышал шаги и звон металла и увидел Ровеллу с жестяным корытом, поднимающуюся по лестнице. Убедившись, что он не ошибся, Осборн вернулся за стол и вспомнил, что и Сара и Энн уже в постели. А кроме того, это было то большое корыто, которым он пользовался сам в тех редких случаях, когда ему это было нужно. Всё это промелькнуло у него в голове, пока он пытался сосредоточиться на проповеди.

Но закончив очередной абзац, Осборн услышал, как Ровелла спустилась, а через пять минут поднялась вместе с двумя служанками, несущими по кувшину, откуда шел пар.

Он отложил перо и потеребил его пальцем. Разве он уже не произносил проповедь на эту тему? А если так, то в чулане должны остаться наброски. При мысли об этом во рту у Осборна пересохло, словно внезапно куда-то исчезла вся слюна. Он подошел к приставному столику и быстро выхлебал два стакана воды, и в это время услышал, как служанки спускаются. Но не Ровелла.

Несмотря на грузную фигуру, Осборн умел двигаться бесшумно. Он тихо поднялся по лестнице и прислушался у двери спальни своей жены. Оттуда донесся кашель, но Осборн знал, что она вряд ли сегодня встанет. Потом как примерный отец он заглянул к дочерям и поцеловал их на ночь. Они просили его остаться, но он сказал, что не может, что у него много работы. Затем он поднялся еще на один лестничный пролет.

Задвижка на двери чулана поднялась легко, будто недавно ее смазали, Осборн огляделся, присел на деревянный сундук у стены и приник глазом к дырке.

Поначалу его смутил дневной свет, Осборн боялся, что либо Ровеллы не будет в поле зрения, либо свет из окна помешает ее рассмотреть. Но через минуту он сфокусировал взгляд и увидел девушку на стуле — она расчесывала волосы. Перед ней стояло корыто, оттуда поднимался пар. Она налила еще воды из одного кувшина и проверила рукой температуру. Выглядела Ровелла довольно простенько: бесцветные брови, длинный тонкий нос и дрожащая нижняя губа. Она задрала юбку и начала снимать подвязки и черные чулки. После этого, так и не опустив юбку, пощупала воду пальцем ноги.

Ноги у нее были не особо красивые, но ступни заворожили Осборна. Длинные, тонкие, идеальной формы, с прекрасными ровными ногтями и тонкой бледной кожей, через которую, как рисунок на гипсе, проступали синие вены. Девушка то опускала, то вынимала ноги из воды, и Осборн разглядывал изящную форму. Ступни всегда его восхищали, но у Ровеллы они были самые превосходные из тех, которые он когда-либо видел.

Она поднялась, бросила на пол полотенце и встала на него, сняла обе юбки и осталась в длинных белых панталонах. В таком виде, когда она начала снимать блузку, Ровелла выглядела очень глупо. Под блузкой оказалась еще одна, а под ней — корсет. В корсете и панталонах она вдруг ушла и скрылась из вида. Осборн закрыл глаза и в отчаянии прислонился головой к стене. Потом она вернулась с двумя зелеными лентами и стала заплетать волосы. Ее губы шевелились, и Осборн понял, что девушка напевает какую-то мелодию. Вряд ли религиозный гимн, решил он, просто глупую и прилипчивую песенку, которую услышала где-то в городе.

Стало понемногу темнеть, но к вечеру небо прояснилось, и закат расцветил его яркими красками. Всполохи мягко озарили комнату. Внизу кто-то зашумел, и Ровелла замерла и прислушалась, наклонив голову набок, ее пальцы застыли. Осборн тоже прислушался. Это придурок Альфред, лакей, что-то уронил. Стоит его выпороть.

Снова стало тихо, и Ровелла опять начала заплетать волосы. Осборн ждал, во рту у него пересохло.

Она встала, высокая и тощая, стянула корсет через голову и осталась голой по пояс. Осборн чуть не вскрикнул, увидев ее грудь — ничего подобного он еще не видел. Ей всего пятнадцать, а грудь у нее такая зрелая и прекрасная. Больше, чем у сестры, круглее, чем у его первой жены, белее и чище, чем у женщин из оксфордских борделей. Осборн ошеломленно уставился на нее, не веря собственным глазам. Как это можно было скрыть под кружевом блузок, складками платьев, льном и хлопком белья, откуда эта иллюзия тонких рук и узкой спины?

Потом Ровелла подняла руки, чтобы сколоть волосы на затылке, и ее грудь приподнялась, как спелый фрукт, внезапно обнаруженный в кроне слишком тонкого деревца. Через мгновение она скинула панталоны, легла в корыто и стала мыться.

II

Когда вошел Оззи, Морвенна читала. Чтение стало ее единственным прибежищем, так она сбегала от собственного слабого тела, жалкого существования, призывов ребенка, которого она не могла кормить и так и не сумела полюбить, и чувства, что она пленница в доме человека, чье присутствие ее угнетает. Благодаря Ровелле и новой библиотеке у Морвенны теперь был постоянный приток свежих книг, в основном по истории, а также немного по географии и совсем чуть-чуть — по теологии. За последний год ее глубоко укорененные религиозные воззрения пошатнулись, и книги о христианских добродетелях — смирении, милосердии, терпении и послушании — больше ее не трогали. Морвенна молилась об этом, но так и не получила ответа на свои молитвы. Она очерствела и стыдилась этого, но не могла ничего с собой поделать.